Две тенденции в натюрморте.


натюрмортист имеет право изображать лишь природу неодушевленную или жизни лишенную - оттого и попадает в натюрморт выловленная

рыба, битая птица и т. д. У Лукьяновой же присутствует спящая кошка, и поэтому снимок как бы выпадает из традиции.

Но, по сути, отход от традиции здесь, во-первых, кажущийся, во-вторых, оправданный и необходимый. В голландских и немецких натюрмортах XVII века часто появлялись бабочки, ящерицы и пр. В немецком названии натюрморта, заимствованном от голландцев, - «штильлебен» («тихая жизнь») - вовсе нет намека на мертвенность, неодушевленность.

Такое обозначение привилось отнюдь не из-за мотыльков и ящериц: в натюрморте вещи перекликаются друг с другом своими линиями, тонами, фактурами - вступают в пластическое взаимодействие и противоборство. Зрителю демонстрируются не столько сами предметы как таковые, сколько эти взаимоотношения; это и есть «тихая жизнь» изображенных вещей.

Именно «тихая жизнь» является темой натюрморта Лукьяновой, причем логическое ударение в понятии нужно ставить на слове «тихая», ибо запечатленный сюжет дышит покоем, уютной неторопливостью бытия. Присутствие кошки в кадре оправдано потому, что в ней как бы сосредоточился, сконцентрировался покой, которым «насыщено» человеческое жилье.

«Тихая жизнь» взята Лукьяновой из непосредственной реальности; в натюрморте же А. Кулакова (61) она изобретательно выстроена автором. Эту выстроенность отмечал журнал «Советское фото»: «Кулаков, наблюдая природу, не пытается фиксировать предметы в их случайном расположении, а переходит в новую, заранее придуманную среду. В ней бытовое назначение объектов не имеет смысла». Внебытовой характер предметов ощутим уже в самом их выборе. В кадре - лабораторная посуда: мензурка, колбы - вещи, эмоционально необжитые большинством зрителей. Зафиксированные предметы пластически связаны друг с другом подобием форм, но не эта связь существенна в снимке. Косо поставленная металлическая сетка причудливо преломляется в воде мензурки и колб, образуя изящнейшие узоры. Они и являются сутью «тихой жизни». Иначе говоря, из взаимодействия геометрически правильных предметов - лабораторной посуды и сетки - в кадре рождается нечто прихотливое: узоры.

Изображенные у Лукьяновой и Кулакова вещи различны по смысловой функции - у первой они взяты в естественном местообитании и демонстрируют зрителю не самих себя, но ощущения, которые человек испытал, глядя на уголок собственного жилища. На снимке Лукьяновой вещи оказываются рефлекторами, зеркалами этих ощущений.

У Кулакова вещи извлечены из естественной среды, и, будучи сопоставлены, композиционно аранжированы, они создают нечто новое - узоры, которые без их взаимодействия не возникли бы. Значит, можно сказать, что в рассмотренных работах реализованы два разных принципа создания фотонатюрморта.

Подобное различие принципов имеет параллель в истории живописи. В Голландии и Фландрии XVII века натюрморт был одним из самых популярных жанров. В то время, отмечает М.Фридлендер, знаток нидерландской живописи, набирает силу зажиточный средний класс, желавший посредством картин любоваться прекрасными вещами, вином, фруктами, рыбой, омарами. Однако этот социальный заказ фламандские и голландские художники, согласно Фридлендеру, выполняли по-разному: «...в Антверпене (то есть во Фландрии. - В.М. и В. С) по-барочному нагромождали огромные количества желанных благ, как у Снайдерса и Яна Фейта, в Голландии же изящно аранжировали подобранные вещи, как у Виллема Кальфа и Ван Бейерена». Обе школы Фридлендер различает на том основании, что в одной из них вещи оказываются носителями человеческих чувств, в другой - они прежде всего элементы композиции.

Такое же различие заметно и в фотонатюрморте. Снимки Лукьяновой и Кулакова отличаются друг от друга, как фламандский натюрморт от голландского.